ила-была  штопальная  игла;  она  считала  себя  такой  тонкой,  что воображала, будто она швейная иголка.
    — Смотрите, смотрите, что вы держите! — сказала  она  пальцам,  когда они вынимали ее.  — Не  уроните  меня!  Упаду  на  пол  — чего  доброго, затеряюсь: я слишком тонка!
    — Будто уж! — ответили пальцы и крепко обхватили ее за талию.
    — Вот видите, я иду с целой  свитой!  — сказала  штопальная  игла  и потянула за собой длинную нитку, только без узелка.
    — Пальцы ткнули иглу  прямо  в  кухаркину  туфлю,  — кожа  на  туфле лопнула, и надо было зашить дыру.
    — Фу, какая черная работа! — сказала штопальная игла. — Я не выдержу!Я сломаюсь!
    И вправду сломалась.
    — Ну вот, я же говорила, — сказала она. — Я слишком тонка!
    «Теперь она никуда не годится», — подумали  пальцы,  но  им  все-таки пришлось крепко держать ее:  кухарка  накапала  на  сломанный  конец  иглы сургуч и потом заколола ею косынку.
    — Вот теперь я — брошка! — сказала штопальная игла. — Я  знала,  что буду в чести: в ком есть толк, из того всегда выйдет что-нибудь путное.
    И она засмеялась про себя, — ведь никто не  видал,  чтобы  штопальные иглы смеялись  громко,  — она  сидела  в  косынке,  словно  в  карете,  и поглядывала по сторонам.
    — Позвольте  спросить,  вы   из   золота?   — обратилась   она   к соседке — булавке. — Вы очень милы, и у вас  собственная  головка...  Только маленькая!  Постарайтесь  ее  отрастить,  — не  всякому  ведь   достается сургучная головка!
    При этом штопальная игла  так  гордо  выпрямилась,  что  вылетела  из платка прямо в раковину, куда кухарка как раз выливала помои.
    — Отправляюсь в плавание! — сказала штопальная игла. — Только бы  мне не затеряться!
    Но она затерялась.
    — Я слишком тонка, я не создана для этого мира! — сказала она, лежа в уличной канаве. — Но я знаю себе цену, а это всегда приятно.
    И штопальная игла тянулась в струнку, не теряя хорошего  расположения духа.
    Над ней проплывала всякая всячина: щепки, соломинки, клочки  газетной бумаги...
    — Ишь, как плывут! — говорила штопальная игла. — они понятия не имеют о том, кто скрывается тут под ними. — Это я тут скрываюсь! Я тут сижу! Вон плывет щепка: у нее только и мыслей, что о щепках. Ну, щепкой  она  век  и останется! Вот  соломинка  несется...  Вертится-то,  вертится-то  как!  Не задирай так носа! Смотри, как бы не наткнуться на камень! А  вон  газетныйобрывок плывет. Давно уж забыть успели,  что  на  нем  напечатано,  а  он, гляди, как развернулся!.. Я лежу тихо, смирно. Я знаю себе цену, и этого у меня не отнимут!
    Раз возле нее что-то заблестело, и штопальная  игла  вообразила,  чт оэто бриллиант. Это был бутылочный осколок, но  он  блестел,  и  штопальнаяигла заговорила с ним. Она назвала себя брошкой и спросила его:
    — Вы, должно быть, бриллиант?
    — Да, нечто в этом роде.
    И оба думали друг про друга и  про  самих  себя,  что  они  настоящие драгоценности, и говорили между собой  о  невежественности  и  надменности света.
    — Да, я жила в коробке у  одной  девицы,  — рассказывала  штопальная игла. — Девица эта была кухаркой. У  нее  на  каждой  руке  было  по  пяти пальцев, и вы представить себе не можете, до чего доходило их чванство!  А ведь занятие у них было только одно — вынимать меня  и  класть  обратно  вкоробку!
    — А они блестели? — спросил бутылочный осколок.
    — Блестели? — отвечала штопальная игла. — Нет, блеску в них не  было,зато сколько  высокомерия!..  Их  было  пять  братьев,  все  — урожденные «пальцы» они всегда стояли в ряд, хоть и были различной величины. Крайний — Толстяк, — прочем, отстоял от других, он был толстый коротышка, и спина у него гнулась только в одном месте, так что он мог кланяться только  раз; зато он говорил, что если его отрубят, то человек не  годится  больше  для военной службы. Второй — Лакомка — тыкал  нос  всюду:  и  в  сладкое  и  вкислое, тыкал и в солнце и в луну; он не нажимал  перо,  когда  надо  былописать. Следующий — долговязый — смотрел  на  всех  свысока.  Четвертый  — Златоперст — носил вокруг пояса золотое кольцо и, наконец, самый маленький — Пер-музыкант — ничего не делает и очень этим гордился. Да, они только  изнали, что хвастаться, и вот — я бросилась в раковину.
    — А теперь мы сидим и блестим! — сказал бутылочный осколок.
    В это время воды в канаве прибыло, так что она хлынула через  край  и унесла с собой осколок.
    — Он продвинулся! — здохнула штопальная игла. — А я осталась лежать! Я слишком тонка, слишком деликатна, но я горжусь этим, и  это  благородная гордость!
    И она лежала, вытянувшись в струнку, и передумала много дум.
    — Я просто готова думать, что родилась от солнечного луча,  — так  я тонка! Право, кажется, будто солнце ищет меня под водой! Ах, я так  тонка,что даже отец мой солнце не может меня найти! Не лопни  тогда  мой  глазок [игольное ушко по-датски называется  игольным  глазком],  я  бы,  кажется, заплакала! Впрочем, нет, плакать неприлично!
    Однажды  пришли  уличные  мальчишки  и  стали  копаться  в   канавке, выискивая старые гвозди, монетки и  прочие  сокровища.  Перепачкались  они страшно, но это-то и доставляло им удовольствие!
    — Ай! — закричал вдруг один из них; он укололся о штопальную иглу.  — Смотри, какая штука!
    — Черное на белом фоне очень красиво! — сказала  штопальная  игла.  — Теперь меня хорошо видно! Только бы не поддаться морской болезни, этого  я не выдержу: я такая хрупкая!
    Но она не поддалась морской болезни — выдержала.
    — Я не штука, а барышня! — заявила штопальная игла, но  ее  никто  нерасслышал. Сургуч с нее сошел, и она вся почернела,  но  в  черном  всегда выглядишь стройнее, и игла воображала, что стала еще тоньше прежнего.
    — Вон плывет яичная скорлупа! — закричали мальчишки, взяли штопальную иглу и воткнули в скорлупу.
    — Против морской болезни хорошо  иметь  стальной  желудок,  и  всегда помнить, что ты не то что простые смертные! Теперь  я  совсем  оправилась.Чем ты благороднее, тем больше можешь перенести!
    — Крак! — сказала яичная скорлупа: ее переехала ломовая телега.
    — Ух, как давит! — завопила штопальная игла. — Сейчас  меня  стошнит! Не выдержу! Сломаюсь!
    Но она выдержала, хотя ее и переехала ломовая телега; она  лежала  намостовой, вытянувшись во всю длину,   — ну и пусть себе лежит!